Пал Палыч засобирался.
— Куда ты? — Инга Львовна схватила его за рукав, — куда? Ночь на дворе!
— В милицию, мам, — другого выхода нет.
— Да она могла к подружкам пойти, чего ты людей засветло будешь поднимать, она нарочно, чтобы мы понервничали. Девочка еще.
— О, нет! — Пал Палыч похлопал себя по карманам, проверяя документы, — она уже не девочка. Она уже состоялась как человек, и человек стал эгоистичным и жестоким. Наверное, она всегда была такой? И эта ее улыбка — была не улыбка, а насмешка? А?
Полусонный дежурный в отделении милиции долго вникал в сбивчивую речь Пал Палыча, потом, закурив и пустив дым ему в лицо, ответил:
— Ты бы, папаша, за девочкой лучше смотрел. Сам из юстиции, а допускашь. Уже ведь и самого чуть не привлекли по известному делу. А потом и папаша ихний пропал. Где пропал? Никто не знает. А теперь и девочка? Подозрительно все это, а? — Пал Палыч, заикаясь, возразил, что осведомленность в его делах удивительна, но тем более, нужно срочно меры принять!
— А и приму, — сказал милиционер и крикнул в коридор, — Полипчук! Проводи гражданина в предвариловку.
— А на каком основании? — закричал Пал Палыч, — в чем меня обвиняют?
— Ты не ори тут, — дежурный вышел со связкой ключей, — тут адвокатов нету. Здесь я тебе — адвокат. Понял? — Пал Палыч, стараясь отогнать от себя повторяющийся кошмар, спросил:
— Я могу позвонить домой?
— Нет, — отрезал дежурный, — в камере телефонов нету!
На сонный перрон Казанского вокзала, полупустой в этот час, выскользнула из вагона поезда худенькая девочка — алая курточка не по погоде, черные распущенные волосы. Ежась, спросила, где метро. Порывшись в спортивной сумке, нашла мелочь, разменяла на пятачки и уверенно поехала по кольцевой линии — до Киевской. Оттуда она дорогу знала наизусть. Продрогшая, позвонила со служебного входа в группу. Там никого не было. Вахтерша, милая девушка, румяная, в черном берете, пододвинула Моне телефон — куда тебе, девочка, звони. Но в Москве все еще спят в такое время!
Звонок выдернул Эдика из кровати. Матерясь, с трудом нашарив шлепанцы, он подошел к тумбочке, промяукал в трубку «алло-у», и заснул стоя. Мона Ли, извиняясь перед вахтершей, перезвонила Вольдемару — тот не брал трубку, потому что, поссорившись с женой, спал в гостиной и не слышал звонок. Проходная «Госфильма» начинала заполняться людьми — шел рабочий киношный люд — осветители, гримеры, монтажеры, уборщицы, секретарши, архитекторы, бутафоры, рабочие, столяра — всех не перечислить. Известных публике лиц среди них не было. Тогда Мона, в порыве отчаяния, раскрыла подаренную Пал Палычем кожаную книжечку и, найдя номер Ларисы Борисовны Марченко, принялась крутить диск.
Глава 23
— Алло? — твердо произнесла трубка, — я слушаю. Кто говорит?
— Лариса Борисовна, — пролепетала Мона Ли, — это я.
— Я — это кто? Кто? Леонид Ильич Брежнев? Катя Фурцева? Кто?
— Я — это Мона Ли. Из Орска. — Моне Ли казалось, что она теряет сознание от ужаса.
— Ах, Мона Ли! Да из самого Орска? Батюшки мои! И что — это причина поднимать меня в 9 утра? Деточка? Да я знать не знаю ни тебя, ни твой Хоперск!
— Орск…
— Тем более, — Марченко начала смягчаться, — я помню прекрасно тебя, детка. Мона Ли, Дарьябар, принцесса. Ну, и?
— Вы знаете, я в Москву приехала, а тут никого нет, а я… ну мне хотя бы… у меня тут нет совсем никого.
— Боже мой! Никого нет! Миллионы человек — и никого! Фрося Бурлакова собственной персоной! Чемодан, поди, фибровый?
— Я Мона, Коломийцева. А у меня сумка.
— Я поняла тебя. Ты сбежала от родителей, потому, что хочешь сниматься в кино. Я поняла. Так вот, знай, детка, на будущее. Ты в Москве никому не нужна, тем более — мне. Но я закажу такси, и оно за тобой приедет. И тебя привезут ко мне домой. Я тебя накормлю, но выставлю вон, потому, как заниматься беглыми девицами у меня нет ни времени, ни сил.
— Марченко? — кивнув на телефон, спросила вахтерша, слышавшая весь разговор. — Ох, крутая она! Но актриса какая! У нас ее все обожают. И боятся. Так она скромная, но дать по шее может. А вообще жалеет всех, хоть и кричит, а жалеет.
Такси привезло Мону Ли на одну из парадных улиц Москвы, застроенную сталинскими домами. Мона Ли, мысленно подталкивая себя в спину, добралась до нужного этажа. В лифте она пялилась на себя в зеркало и думала — надо же! Зеркала в лифте! Какая я чумазая и нечесаная, это кошмар. Бабушка бы сейчас… тут Моне Ли стало страшно по-настоящему.
— Что за вид? Ты шла пешком из Оршанска своего? — Лариса Борисовна открыла дверь сама. Она была в розовом нейлоновом халатике, бигуди на голове были прикрыты яркой косынкой, на лице лежал утренний крем, — в ванную, немедленно! Пока Мона Ли, погрузившись в горячую воду, пахнувшую «Бадузаном», взбивала пену и ощущала, как тепло пронизывает всю ее, Марченко звонила Эдику.
— Эдуард, — сухо сказала она Аграновскому, в момент протрезвевшему от ее голоса, — немедля свяжись с Орском. Разыщи и сообщи родителям этой идиотки, что она сбежала в Москву. Она у меня. Я могу просидеть с ней до двух дня. До двух? Осознал? Значит, приедешь и повезешь на студию. Никаких милиций, дурак! Ты понял? Эдик? И прекращай пить на ночь. С утра пей.
Дверь ванной комнаты приоткрылась, рука Ларисы Борисовны бросила на стиральную машинку халат, — оденься, и иди завтракать.
Конечно, Эдик Аграновский забыл о том, что Марченко велела ему позвонить в Орск, и не вспомнил бы об этом никогда, если бы Марченко не перезвонила.
— Э-дэк! — сказала она, отчетливо разделяя буквы в слоге, — ты сообщил?
— Куда? — Эдик размазывал по тарелке глазунью, — сообщать в смысле о чем? Ларочка, у нас съемки начнутся через неделю, вылет Ташкент, рейс 414, аэропорт… ты о чем, лапа?
— Эдэк! — голос Марченко раскалился, — ты что, му… к полный? — Эдик тут же всё вспомнил, покрылся ледяной сыпью и бросил трубку.
К тому моменту, когда Эдик Аграновский дозвонился до Орска, прошло больше трех суток. Пал Палыч находился в камере предварительного заключения. Увидев в нем жертву, милицейские не стали с ним церемонится. Списанный подчистую…
Инга Львовна, сдавшая за эти три дня так, что еле передвигала ноги, смогла только обзвонить больницы и морг, и общих знакомых. Общие знакомые, нюхом учуяв неладное и опасное, тут же оказались заняты, больны, или проще, — скажи, скажи ей — я уехал в командировку! — шептали они женам, взявшим трубку. Ленька, единственный, обошел все, что возможно, но даже в районном отделении милиции ему легко соврали, сказав, что понятия не имеют, где гражданин Коломийцев изволит пребывать в данный момент.
Поднимать Москву
